«Дао Вероники» ознакомительный отрывок из первого тома
— Ты действительно уехала из Лаоса только потому, что что-то там увидела в фонтане?
— Да, — кивнула она. — Потому что это «что-то там» было знаком. Я так живу.
— Как «так»?
Вероника встряхнула волосами и улыбнулась.
— Следую знакам и ничего не планирую.
— В смысле? Ты про какие планы? — не понял я.
— Про все. И про жизненные, и про сиюминутные. Когда начинаешь следовать знакам, не то что не знаешь, что ждёт тебя за поворотом — не знаешь даже, когда появится сам поворот. Сам понимаешь, что любое планирование в таких условиях совершенно бессмысленно.
Моё воображение немедленно нарисовало, каково это жить вот так — в неопределённости, без планов на будущее, не зная, что случится в следующий момент. Сначала я решил, что это невозможно — так люди не живут. Однако Вероника говорила об этом настолько спокойно, а в её взгляде читалась такая искренность, что пришлось признать: похоже, она действительно так жила. И мне это совершенно не понравилось.
— Знаешь, мне даже не хочется представлять такую жизнь, — честно признался я. — И этот твой Лепесточный…
Вероника удивлённо вскинула брови.
— Не хочется — не представляй. А что Лепесточный? Ты его уже боишься?
— Но ты же не серьёзно мне эти сказки рассказываешь?
Она вдруг вплотную приблизилась ко мне и зашептала в самое ухо:
— Верно, это сказки. Но ты никуда не денешься от того факта, что мы вляпались в одну и ту же сказку. А ведь сказка запросто может становиться былью. Хочешь ещё? Собакоголовый — это не всё, что ты забыл. Например, кое-что случилось накануне твоего отъезда из Вьетнама…
Не успела она закончить свою речь, как в моей голове что-то щёлкнуло, и события последних дней выстроились в единую цепочку. Я как на ладони увидел причину своего поспешного отъезда из Сайгона, а точнее — заново пережил ключевой эпизод, который необъяснимым образом оказался стёрт из моей памяти.
— Я вспомнил! — судорожно вздохнул я и начал подробно рассказывать о нём Веронике. В тот вечер мне захотелось жареной рисовой лапши. Это простейшее и традиционное для южного Вьетнама блюдо предлагалось повсюду в многочисленных забегаловках, так что я, недолго думая, отправился в ближайшую из них.
Сидя на улице на низкой табуретке перед таким же низеньким столиком, я пил ароматный и густой, как нефть, вьетнамский кофе и ждал, пока мне приготовят лапшу. Мимо сновали люди, но я их почти не замечал, задумавшись о чём-то своём. И вдруг моё внимание привлёк старый вьетнамец, появившийся в конце улицы. Судя по его обветренному лицу, изборождённому глубокими морщинами, и широкополой конической шляпе, он был откуда-то из деревни. Старик шёл неторопливо, без суеты, словно зная, что каждый его шаг может стать последним. Когда он поравнялся со мной, наши взгляды пересеклись, и… я как будто прикоснулся к его судьбе, а весь её груз стал на мгновение моим.
Сразу сделалось не по себе от того, что в моей жизни всё получалось так легко. Мне не надо было вкалывать на рисовых полях, чтобы не умереть от голода, — да я вообще никогда по-настоящему не голодал. Я не знал, что такое война и каково это — жить, не ведая, что случится завтра, потому что завтра может и не наступить. Я всегда мог позволить себе гораздо больше, чем на самом деле требовалось для жизни, и не задумываясь потреблял и потреблял всё вокруг: вещи, удовольствия, чужие чувства, окружающий мир. Но самое отвратительное, за всем этим я забыл вопросы, когда-то казавшиеся мне главными: кто я, зачем я и куда я иду. Я-то думал, это потому, что повзрослел и понял, что жизнь сама себя объясняет, но на самом деле ничего я так и не понял. К своим тридцати девяти годам я просто потерял себя и даже не заметил этой потери, продолжая жить и не понимая, что давно уже остановился.
Старик ушёл, а из-под моих ног будто выбили почву. Я доел лапшу и отправился домой укладывать рюкзак, а по пути купил билет на катер до Пномпеня. Я не вполне отдавал себе отчёт в том, что делаю и зачем, — я просто знал, что мой Вьетнам закончился этим старым вьетнамцем.
Вероника внимательно выслушала меня и спросила:
— Ты говоришь, что всё это сразу забыл. А что осталось в твоей памяти?
Я пожал плечами.
— Мне запомнилось только как я ел лапшу, а потом почему-то подумал, как же всё здесь надоело и пора отсюда уезжать.
— Как изящно тебя заманивают! — воскликнула она с неподдельным восхищением. — Это просто невероятно!
— Чего? — в который раз похолодел я.
— Этот старик был из тех, кто может изменять судьбы других, и даже не важно, знал ли он об этом сам. Когда он коснулся твоей судьбы, твой путь оказался открыт для…
Вероника осеклась и замолчала, словно передумав сообщать мне что-то важное.
— Для чего? И что значит «заманивают»? Кто заманивает и куда?
— Ты уверен, что хочешь знать всё это? — тихо спросила моя попутчица, пристально глядя мне в глаза.
Я молча смотрел на неё. Она чуть помедлила, словно собираясь с мыслями, а потом кивнула.
— Ладно. Ты хорошо помнишь свои кошмары, из которых не мог проснуться?
От изумления я буквально раскрыл рот. Около года назад меня действительно мучили сны, из которых я подолгу не мог выйти. Они были цикличны: просыпаясь, я оказывался в них снова и снова. Но как об этом могла узнать Вероника?
— Откуда ты… — начал было я, но Вероника перебила меня:
— Это неважно. Важно только то, чего ты в них боялся. Ты помнишь?
— Помню… Это была неоформленная угроза, которая заполняла собой всё вокруг. Я пытался проснуться, но когда просыпался, оказывался в другом сне, куда вслед за мной проникало и то бесформенное. Это было такое чувство… — я пошевелил пальцами, подбирая слова.
— Отчаяние неотвратимости? — предположила Вероника.
Я закивал, изумившись, как всего в двух словах ей удалось выразить самую суть того моего состояния.
Спокойно глядя на меня, она сказала:
— Всё это вот-вот вернётся к тебе снова. Твои прошлые кошмары становятся явью.
— Ну уж нет! — воскликнул я и тут же смутился от того, что на секунду поверил во всё это. Моя загадочная компаньонка пожала плечами.